Мой прадед скончался от туберкулеза. Уходил он очень тяжело, в ужасных мучениях, надрываясь от кашля. Туберкулез раньше называли «чахоткой» (от слова «чахнуть») и умирали от него чаще, чем сейчас от рака.
Причину этой болезни, иногда тянувшейся вяло, иногда поражавшей со скоростью цунами, долго не знали. Но врач Александр Шпенглер, заметив, что горцы совершенно нечувствительны к этой болезни, открыл в Давосе первые санатории. Тогда туберкулез не лечили, его там консервировали чистым, сухим и холодным воздухом высоты, и, спустившись в долину, можно было нажить новые очажки. Для многих хроников люфткурорт Давос (Luftkurort — «климатический курорт», с нем.) становился элитным тубдиспансером пожизненного заключения.
Потом Роберт Кох, изучавший в микроскопе фрагменты чахоточных покойников, нашел прямые и слегка изогнутые палочки, вызывающие заболевание. И тогда миф о том, что оно передается по наследству, рассеялся.
Бацилла оказалась на редкость живучей: упакованная в капли слюны и мокроты, она надолго зависает в межчеловеческом пространстве, готовая к миграции. Она прячется в воде, в земле, в уличной пыли, в масле и сыре по году, на страницах книг — по три месяца. Палочка Коха есть в каждом из нас, и все мы — скрытые чахоточные.
***
Томас Манн приехал в гости к жене Кате, и симптомов болезни у него не было. А она, родив ему четырех детей (двое еще впереди), таяла на глазах. Ей диагностировали катар легких и прописали Давос. Когда Томас Манн возник на знаменитом курорте, он заканчивал одну из самых известных и сильных своих вещей — повесть «Смерть в Венеции». Венеция — город смерти, Давос — жизни и смерти (одни возвращались в мир исцеленными, других отправляли на Давосское кладбище).
Манн остановился в пансионе Haus am Stein, где жили Стивенсон и Конан Дойл, оба чахоточные, и где мемориальная доска поставила этих трех писателей рядом, двух британских и одного немецкого. Из пансиона он ходил навещать жену Катю в санаторий Waldhaus и подолгу лежал с ней на балконе. Простудился. Ему сделали обследование и, обнаружив очажок в легких, предложили провести у них полгода процедур, прогулок и терапии воздушных и солнечных ванн.
Он отказался и вернулся к детям в Мюнхен. Вместо себя Манн оставил своего героя Ганса Касторпа, главного персонажа «Волшебной горы», романа, над которым он будет работать целое десятилетие. И тогда память и письма Кати к нему будут возвращать его в высокогорную долину, к ее пикам, кряжам и отвесам, к хвойным лесам, ручейкам, чистому воздуху раннего утра, главной улице и ее фланирующим разноязычным курортникам. И к станции Давос Дорф, к которой Томас Манн подкатил по узкоколейке Rhätische Bahn, Ретийской железной дороге. Так же, как и Ганс Касторп, молодой инженер-кораблестроитель, приехавший из сырого Гамбурга навестить в Давосе чахоточного кузена.
В конце трехнедельного отдыха Касторпу продали термометр, сделали обследование, обнаружили очажок с влажными хрипами, рекомендовали привести себя в порядок в санатории, а он подумал, что сирота, внизу его никто не ждет, что, когда он сморкается, на платок выбрасываются красные, как Давосский поезд, сгустки, и что его номер 34 не так уж дорого ему обходится. Да, он явно переплачивал за дезинфекцию комнаты — десять франков в неделю, но зато в санатории «Берггоф» давали концерты и читали лекции по психоанализу, на которых с пафосом и фанатизмом утверждалось, что симптомы болезни — проявление подавленной сексуальности, и любой недуг — изуродованная любовь.
Возбудитель туберкулеза — палочка Коха. Туберкулез связан с повышенной половой возбудимостью.
В «Берггофе» (Манн списывал его с санатория, в котором жила Катя) был длиннющий, на целый этаж, балкон, разделенный у каждой комнаты перегородкой. Перегородка не доходила до балюстрады, и этот узкий проход, этот беспошлинный зеленый коридор вдохновлял на эротические авантюры. Любовь наверху, как и болезнь, развивалась по-другому, чем на равнине, диагноз давал добро на игру либидо. Ну какие там условности, когда завтрашний день может оказаться последним?!
Касторп остался в Давосе и заперся в герметичный микрокосм высокогорья, как космонавт в капсулу ракеты, и потерял счет времени, и время потеряло над ним власть, а «равнина» — так назывался на жаргоне больных мир здоровых — перестала для него существовать. Он ждал, что когда-нибудь вернется Клавдия Шоша, бывшая пациентка «Берггофа», ждал, потому что киргизскими глазами над выступающими скулами она напоминала ему мальчика, которого он любил со школы, и потому что она была невероятно естественна, до неуравновешенности, почти до разнузданности. Несмотря на фамилию (французская — по мужу; ее девичья кончается на «ова»), она всегда садилась за русский стол: из семи два стола были русские — их прозвали «хороший» и «плохой».
***
Два стола в «Волшебной горе» — это дворяне и политические эмигранты. До Первой мировой на воздушном курорте только немцев было больше, чем «курболов» из великой Российской империи. И ни в одном городе возлюбленной революционерами Швейцарии не квартировалось столько русских, сколько в Давосе. Роскошными балами и концертами, цыганами и балалаечниками, импульсивностью и непредсказуемостью они противопоставляют себя немецкой педантичности и безупречной дисциплине на войне, которую воюют в горах — борьбе с терактами бацилл.
Поэт-тинейджер Поль Элюар встретил свою любимую, Елену Дьяконову, за санаторским столом. Он прозвал ее Гала. Узнавать ее станут позже — на полотнах Дали: художник обожал, боготворил и рисовал свою жену и бесплатную натурщицу. Ее первый муж, Элюар, болел ею и чахоткой в Клаваделе — от Давоса чуть дальше по ущелью. Они вместе принимали воздушные ванны, придвигая шезлонги ближе, чем полагалось, подбрасывали друг другу под двери комнат записки и выезжали в Давос за шоколадом и книгами. Раз-умеется, поэт и русская читали взапой.
В Давосе появляются русские библиотеки, издаются газеты и журналы. Давосская типография приобретает варварский кириллический шрифт. Русский театр играет по два спектакля в месяц в гранд-отеле «Бельведер». Открывается четвертое в стране официальное русское представительство. Некролог в газете сообщает, что фрау из Риги покончила собой на Давосском кладбище — не смогла вовремя оплатить счет за комнату. В кантональный торговый реестр вносится «Русское общество», оно дает благотворительные балы и элегантно протягивает руку помощи нуждающимся в лечении. Народный санаторий «Русский дом для недостаточных туберкулезных больных» начинает с четырнадцати коек, а через несколько лет покупает виллу на тридцать пять чахоточных. От Давоса, как от Иисуса Христа, ждут чуда. Православная церковь покупает землю в Английском квартале, но строительство божьего храма заморозилось на цоколе — Европа объявила войну.
***
Роман Томаса Манна обрывается там, где начинается Первая мировая. За семь лет Ганс Касторп, околдованный швейцарской горой, как Одиссей пением на острове сирен, так вписался в крутой рельеф и строгий режим санатория, что в «Берггофе» его перестали замечать. Врачи уже отправляли его домой, но он остался доводить свою физиологию до совершенства, измеряя температуру, лежа на балконе и гуляя.
И вдруг колония туберкулезников синхронно, в едином интернациональном порыве, пакует чемоданы и забрасывает их вместе с собой в почти игрушечный, переполненный поезд Давос-Ландкварт. Гора теряет над Касторпом власть, и он, освобожденный и расколдованный, спускается на равнину — в лес из обрубков деревьев, в треск, стоны, пламя и грохот летящих снарядов. Равнина, вместо мира здоровых, обыкновенных людей, становится синонимом войны. Среди непролазной грязи герой Манна бредет отяжелевшими от земли ногами, в полной амуниции, и исчезает в дожде, сумерках и последних строках у твердой обложки «Волшебной горы».
***
У русских была своя, совершенно особая судьба. После революции они больше не появлялись в Давосе, за редким исключением. В тридцатые буквально в лежку — его на носилках выносили на балкон — лечился советский писатель Константин Федин. Его книга «Санаторий Арктур», датированный сталинской эпохой роман об альпийском курорте, — официозная, травмированная идеологией «Волшебная гора».
В санатории Schatzalp в сороковые годы скончался от «слабых легких» великий князь Дмитрий Павлович, двоюродный брат Николая Второго.
***
Давосские туберкулезные санатории давно перестроили в гостиницы. В Швейцарии не принято делать прививку от туберкулеза — ведь его здесь нет! Но палочкой Коха, прямой или слегка изогнутой, как и раковыми клетками, заражены практически все. Просто сильный здоровый организм не дает ей размножаться. Иммунитет и палочки — как крестик и нечистая сила; защита слабеет — бациллы слетаются на шабаш.
Когда исследовали целебный воздух в долине Давоса, оказалось, что спасал легочников не только он. Организм, в шоке от путешествия в другой, непривычный климат, обострял свой иммунитет. Больные выздоравливали игрой в слова-антонимы (низкий-высокий, влажный-сухой, пасмурный-солнечный, умеренный-холодный) и верой в то, что они обязательно поправятся. Или, скорее, наоборот — верой и игрой.
Фото: FRED STEIN
Уважаемые читатели «РШ», специально для вас мы запустили канал в мессенджере Telegram. Подписывайтесь на нас — вы будете узнавать новости о Швейцарии, а также свежую аналитику из первых рук и максимально оперативно. Благодарим вас за то, что вы с нами!
Перепечатка текста и фотографий aboutswiss.ch разрешена на условиях размещения ссылки на оригинал материала на нашем сайте.